Зеркало. Тарковский

1ubit

5 лет назад

Про фильм Андрея Тарковского «Зеркало» (1974) написано невероятное количество рецензий. И каждая в своем роде любопытно трактует картину с разных точек зрения, учитывая как общие места, так и особенные впечатления.

Я смотрела фильм не один раз. И сейчас привела на его показ свою пятнадцатилетнюю дочь.

К своему удивлению, могу сказать, что были кадры, о которых я в фильме совершенно не помнила. В частности, первая сцена фильма.

Она, действительно, сразу оглушает: неужели возможно с помощью гипноза за один краткий сеанс вылечить человека от тяжелой формы заикания? Молодой человек, только что нещадно заикавшийся, на наших глазах начинает говорить четко и ясно.

Почему мне раньше эта сцена представлялась до такой степени неважной, что я её не запомнила? И так ли просто она трактуется: человек, наконец, может чётко и ясно говорить о сложных, переживаемых им событиях, чувствах, мыслях? А наступает ли в жизни человека такой момент, когда он осознает четкость и ясность своих представлений о происходящем?

Наверно, в 35 лет человек может так думать. Но с течением времени становится ясно, что он может всю жизнь размышлять о непростых жизненных коллизиях и стечениях обстоятельств, но так и не осознать, насколько он близок или далек от их понимания.

Об этом для меня фильм «Зеркало»…

О попытке увязать воедино – в одно творческое поэтическое высказывание – цепочку своих воспоминаний, взаимоотношений, прозрений…

Отразить это понимание в зеркале жизни и почувствовать, как же это всё-таки далеко от природы и её глубинного смысла. Человечество видит себя в этом зеркале таким, каким ему хочется казаться. С помощью искусства человек познаёт мир и самого себя, пытается говорить языком образов, языком предметов и явлений природы.

Это отчётливо видно уже во второй сцене фильма. Мгновенность бытия подчёркивается за счет налетающего ветра, волна которого внезапно накатывает и исчезает. Точно также неизвестный прохожий пришёл, сказал что-то и сейчас уйдёт – и больше никогда уже не возвратится…

А с другой стороны, эти кадры говорят нам ещё и о бесконечности всего сущего. Природа спокойна. Ей некуда торопиться. Она – вечна. И оказывается можно и нам всего лишь остановиться и вглядеться. Попробовать жить в едином с ней ритме – так, как будто ты сам тоже вечен. Можно попробовать вернуться к себе и поверить в себя, как в часть общего.

Для меня, в том числе, об этом автобиографичный во многом фильм Андрея Тарковского «Зеркало», затронувший разные исторические периоды нашей страны и отразивший их в семейных историях героев.

Я век себе по росту подбирал.
Мы шли на юг, держали пыль над степью;
Бурьян чадил; кузнечик баловал,
Подковы трогал усом, и пророчил,
И гибелью грозил мне, как монах.
Судьбу свою к седлу я приторочил;
Я и сейчас в грядущих временах,
Как мальчик, привстаю на стременах.
Мне моего бессмертия довольно,
Чтоб кровь моя из века в век текла.
За верный угол ровного тепла
Я жизнью заплатил бы своевольно,
Когда б ее летучая игла
Меня, как нить, по свету не вела.

Арсений Тарковский

Ведь все мы еще и отражения наших родителей, их ошибок и их жизненного пути. И именно это отражение делает человека вечным и контрастирует с той идеей о мимолетности жизни, которая вызывает у главного героя щемящую тоску по давно ушедшему детству, где осталось чудо родительской любви, так до конца им и не прочувствованное.

Для дочери фильм «Зеркало» в основном об этом. Об этой дивной поре детства, когда ты сам еще слабо фиксируешь происходящее с тобой, но ярко помнишь краткие мгновения ощущения счастья: близости мамы, силы отца, надежности взрослых, безопасности дома, красоты окружающего мира, познания его чудес…

Почему моя дочь так любит, особенно сейчас, в подростковом возрасте, чтобы в общение были вовлечены вместе и мама, и папа? Вспоминаю, что я сама ощущала себя наиболее комфортно в обществе обоих родителей. Да, и сейчас мне гораздо спокойнее разговаривать или что-то делать вместе и с матерью, и с отцом.

Отчего же?

При удалении мужчины и женщины друг от друга происходит нечто похожее на отрыв формы и содержания. И наши подросшие дети остро это чувствуют. Мать или отец могут попытаться на время вместить в себе одном и форму, и содержание, но это всегда личная человеческая трагедия.

Сам вопрос о том, что важнее – форма или содержание, мужчина или женщина – содержит в себе возможность какого-то положительного ответа, выпячивающего ту или иную сторону жизни. Но искажение важности гармоничного соотношения мужского и женского является губительным для верного понимания жизни человеком, особенно подрастающим человеком.

Такое искажение обычно приводит к отдалению от жизненной правды и излишне глубокому погружению в дебри своего собственного тёмного леса, из которых мир видится в искаженном свете.

Когда, в начале повествования кинокартины, было воспоминание и надежда на дальнейшую гармонию формы и содержания, рутины и огня, мужского и женского, была и жизнь на границе тёмного леса и просторов поля.

А затем, с каждым последующим кадром мы всё пронзительнее чувствуем нарушающийся баланс необходимых составляющих счастливого равновесия, наполненности, источников и стимулов жизни главного героя.

И в конце фильма, когда явно обозначился диссонанс происходящего, умудренная опытом мать уводит детей в жизнь, подальше от аномалии рассыпавшейся гармонии…

Любопытно, что российский журналист, кинокритик Антон Долин попросил перед показом фильма поднять руки тех, кто будет смотреть фильм первый раз.

Руки подняли около трех четвертей большого зала кинотеатра «Октябрь», где билеты были проданы полностью, включая балкон. На что Долин метко заметил, что вот, наконец, выросло поколение людей, которые не слышали о том, что Тарковский – скучный режиссер, готовы теперь и могут понять его вневременное и наднациональное искусство.

И это снилось мне, и это снится мне,
И это мне еще когда-нибудь приснится,
И повторится все, и все довоплотится,
И вам приснится все, что видел я во сне.
Там, в стороне от нас, от мира в стороне
Волна идет вослед волне о берег биться,
А на волне звезда, и человек, и птица,
И явь, и сны, и смерть — волна вослед волне.
Не надо мне числа: я был, и есмь, и буду,
Жизнь — чудо из чудес, и на колени чуду
Один как сирота, я сам себя кладу,
Один, среди зеркал — в ограде отражений
Морей и городов, лучащихся в чаду.
И мать в слезах берет ребенка на колени.