Мураново #2/ Muranovo # 2

English version below

Дьявол кроется в деталях.

После прогулки вокруг нетрадиционного мурановского дома давайте теперь зайдем внутрь и разглядим детали.

Интересно – увидим ли мы следы того образа жизни семейства вдохновителя строительства дома, о котором в одном из писем писал С.Л. Пушкин, отец великого поэта: «Не зная бессонных ночей на балах и раутах, Боратынские ведут жизнь самую простую: встают в семь утра во всякое время года, отходят ко сну в девять часов вечера, и никогда не выступают из этой рамки…».

Так как в прошедшие века усадьба переходила во владение от одних родственников к другим, оставаясь в круге большого семейства, то сохранялась непрерывность преемственности поколений. Все привезенные сюда из разных мест вещи легко вписывались в имеющуюся обстановку, не меняя стиль жизни хозяев и её уклад.

Многочисленные предметы меблировки, часы, подсвечники, осветительные приборы, картины, гравюры, литографии, книги, рукописи, фарфор, столовые принадлежности, собранные в Мураново из имений родственников, не лежат мертвым грузом на своих местах, а являются слепком реального мига настоящей жизни этого дома. 

Всё здесь воссоздано с необычайной убедительностью: стол, покрытый потертой скатертью и с супницей посередине, требующей дальнейшей расстановки тарелок, шифоньер, заклеенный картинками за стеклом, тюлевые занавески начала прошлого века, письменные приборы, разложенные так, как будто ими только что пользовались, заложенные закладками книги на столиках, отодвинутое от столика кресло, как будто из-за него только что встали, вперемешку висящие на стенах фотографии и картины, значимые – поближе, непримечательные – подальше. Видно, что уцелело множество мелочей, потому что при создании музея ещё были живы люди, знавшие назначение комнат и помнившие, где что стояло.

Так уж сложилось, что практически все владельцы Муранова либо сами писали, либо имели отношение к литературному процессу. Так называемая Литературная комната знакомит нас с теми, кому принадлежала усадьба на протяжении позапрошлого столетия и кто бывал здесь тогда.  В этом небольшом помещении сохранена обстановка кабинета Н.В. Путяты. На стенах развешаны портреты как его гостей, так и друзей-знакомых Боратынского.

Здесь почти нет картин, написанных масляными красками, сказалась растущая популярность фотографии и технических изобразительных методов. На стенах — многочисленные портреты: фамильный портрет семейства Энгельгардтов, портреты членов семьи Боратынских и Путят. Ну и, конечно же, здесь портреты нескольких поколений Тютчевых — от Федора Ивановича и до двух директоров мурановского музея Николая Ивановича Тютчева, внука поэта, и Кирилла Васильевича Пигарёва, его правнука.

Настольная лампа создает особый уют, давая нам представление о возможной атмосфере того литературного салона. Засиживались ли его участники допоздна? Нам кажется, что – да. Тёмная комната, освещаемая лишь настольной лампой, тени по углам, свет на заинтересованных лицах, тихая беседа или горячий спор, шелест книжных страниц, полная луна, тишина ночи за окном…

В Библиотеке, следующей за Литературной комнатой, хранится большая часть книжных фондов музея: поблескивающие золотом корешки книг размещаются в разнокалиберных шкафах красного дерева, видимо, появившихся здесь в разное время. Всего в Муранове собрано около десяти тысяч томов. В основном здесь книги на иностранных языках: немецкие классики, английская литература от Шекспира до Байрона, ценнейшая французская «Энциклопедия» XVIII века, составленная просветителями Д. Дидро и Ж. д’Аламбером (этих знаменитых французов так и называют — «энциклопедисты»)…

Между страницами массивных фолиантов до сих пор находятся засушенные растения для гербариев, а иногда и отрезанные локоны волос, положенные сюда кем-то на память. Есть справочная литература, книги по юриспруденции, географии, истории и искусству, а также менее «серьезные» поваренные книги, лечебники, травники и сонники, тоже уже ставшие раритетом. А также хранится знаменитый французский журнал «Revue des deux mondes» («Обозрение двух миров») — его выписывали почти все русские дворянские семьи, именно на его страницах появились первые публикации Ф.И. Тютчева, правда не поэтические, а политологические…

Интерьер Библиотеки дополняют и другие интересные вещи — например, телескоп, который, по семейному преданию, принадлежал еще Л.H. Энгельгардту.

За Библиотекой находится парадная Столовая.  Дань требованиям времени — парадные портреты монархов по стенам. Среди живописных произведений, украшающих комнату, – парадный портрет будущего императора Павла I и его супруги великой княгини Марии Федоровны, созданные в мастерской А. Рослена в 1775–1777 гг. Как и портрет Екатерины II они были пожалованы императрицей Ф.А. Остерману, вельможе и государственному деятелю, который и передал картины матери Ф.И. Тютчева, воспитаннице их семьи. В Столовой же находится портрет А.А. Боратынского, отца поэта в военном мундире с аннинской лентой и орденом Анны I-ой степени, который сделал блестящую карьеру в короткое царствование Павла I.

Характерен для пушкинского времени стоящий в центре «стол-сороконожка» (мы бы назвали его «трансформером») с супницей посередине, изготовленной в начале XIX в. на Императорском фарфоровом заводе. Ножек у стола, конечно, не сорок, но тоже достаточно — когда этот на первый взгляд небольшой семейный стол полностью раздвигался, то за него могли усесться, аж, до 20 человек.   

Уникален буфет в Столовой. Как гласит семейное предание, в свое время его переделали из двуспальной кровати. Она то ли надоела хозяевам, то ли была приобретена новая, но не выбрасывать же хорошую вещь? Вот и переделали ее в посудный шкаф, на стенках которого до сих пор видны следы «спального» происхождения — детали ножек, характерная кроватная резьба.

В Столовой размещены предметы сервировки из фарфора, фаянса и стекла. Среди них есть изделия ранней мейсенской продукции, унаследованный матерью Ф.И. Тютчева также от Остерманов. Например, более ста лет употреблялся в семье Тютчевых саксонский чайный сервиз XVIII века. По мере того, как разбивались отдельные предметы, хозяева не считали ниже своего достоинства дополнять сервиз подделками, изготовленными по специальному заказу на заводах Попова, Иконникова, Сабинина, что привносило в фарфоровый ансамбль нотки русской самобытности и наивности отечественных мастеров. 
Приятная рачительность в ведении хозяйства. Видно, что для хозяев приоритетнее были духовные ценности, в материальном же ценились удобство и эстетика, душевность и простота, высокое качество и современность, а также, конечно, гармония целого.

Например, при Екатерине II во множестве были выписаны из Англии в наши российские дворянские дома часы, славящиеся особой точностью. В мурановской Столовой между колоннами стоят именно такие уникальные английские напольные часы фирмы Уард в футляре красного дерева. Если верить воспоминаниям, хозяева и изредка гости собирались в определенное этими часами время за хлебосольным столом. Наверняка, в дни отмечания праздников и больших застолий соседи и друзья засиживались за столом допоздна, беседуя о насущном и вечном, не обращая внимания на молодежь без удержу танцевавшую в гостиной, и уже не следя за временем на особо точно показывающих его английских часах…

Мне представляется, что неспроста именно в это время появляется жанр интерьера в живописи — свидетельство любви к человеку и понимания обычной человеческой жизни.

Об оставшихся комнатах усадьбы Мураново и немного о строениях приусадебного парка расскажу в следующей части.

English version

The devil is in the details.

After walking around the unconventional Murano house, let’s now go inside and see the details.

I wonder if we will see traces of the lifestyle of the family of the mastermind of building a house, about which S.L. Pushkin, the father of the great poet: «Not knowing sleepless nights at balls and receptions, the Boratynskys lead the simplest life: they get up at seven in the morning at any time of the year, go to bed at nine in the evening, and never step out of this frame…».

Since in the past centuries the estate passed into the possession from one relative to another, remaining in the circle of a large family, the continuity of the continuity of generations was preserved. All things brought here from different places easily fit into the existing environment, without changing the lifestyle of the owners and its way of life.

Numerous pieces of furniture, clocks, candlesticks, lighting fixtures, paintings, prints, lithographs, books, manuscripts, porcelain, tableware collected in Muranovo from the estates of relatives do not lie dead weight in their places, but are a cast of the real moment of the real life of this house.

Everything here is recreated with extraordinary convincingness: a table covered with a shabby tablecloth and with a tureen in the middle, requiring further arrangement of plates, a wardrobe glued with pictures behind the glass, tulle curtains from the beginning of the last century, writing instruments laid out as if they had just been used, laid with bookmarks books on the tables, a chair pushed away from the table, as if it had just gotten up from behind it, photographs and paintings hanging on the walls interspersed, meaningful — closer, unremarkable — farther away. It can be seen that a lot of little things survived, because when the museum was created, people were still alive who knew the purpose of the rooms and remembered where everything stood.

It so happened that almost all of Muranov’s owners either wrote themselves or were involved in the literary process. The so-called Literary Room introduces us to those who owned the estate over the last century and who were here then. In this small room, the furnishings of N.V. Confused. The walls are hung with portraits of both his guests and Boratynsky’s friends and acquaintances.

There are almost no oil paintings here, due to the growing popularity of photography and technical pictorial methods. On the walls there are numerous portraits: a family portrait of the Engelhardt family, portraits of members of the Boratynsky and Putyat family. And, of course, there are portraits of several generations of the Tyutchevs — from Fedor Ivanovich to the two directors of the Muranovo Museum, Nikolai Ivanovich Tyutchev, the poet’s grandson, and Kirill Vasilyevich Pigarev, his great-grandson.

The table lamp creates a special coziness, giving us an idea of ​​the possible atmosphere of that literary salon. Did the participants stay up late? It seems to us that — yes. A dark room illuminated only by a table lamp, shadows in the corners, light on interested persons, a quiet conversation or a heated argument, rustling of book pages, a full moon, silence of the night outside the window…

The Library, next to the Literary Room, contains most of the museum’s book collections: the gleaming gold spines of books are housed in mahogany cabinets of different sizes, which apparently appeared here at different times. In total, about ten thousand volumes have been collected in Muranovo. Basically, there are books in foreign languages: German classics, English literature from Shakespeare to Byron, the most valuable French «Encyclopedia» of the 18th century, compiled by the enlighteners D. Diderot and J. d’Alembert (these famous Frenchmen are called «encyclopedists»). ..

Between the pages of massive folios, there are still dried plants for herbaria, and sometimes cut off locks of hair, put here by someone as a keepsake. There are reference books, books on jurisprudence, geography, history and art, as well as less «serious» cookbooks, medical books, herbalists and dream books, which have also become a rarity. And also the famous French magazine «Revue des deux mondes» («Review of two worlds») is kept — it was subscribed by almost all Russian noble families, it was on its pages that the first publications of F.I. Tyutchev, though not poetic, but political …

The interior of the Library is complemented by other interesting things — for example, a telescope, which, according to family legend, belonged to L.H. Engelhardt.

Behind the Library is the Grand Dining Room. A tribute to the demands of the times — ceremonial portraits of monarchs on the walls. Among the paintings that adorn the room is a ceremonial portrait of the future Emperor Paul I and his wife, Grand Duchess Maria Feodorovna, created in A. Roslen’s studio in 1775–1777. Like the portrait of Catherine II, they were granted by the Empress F.A. Osterman, a nobleman and statesman, who donated the paintings to F.I. Tyutchev, a pupil of their family. In the dining room there is a portrait of A.A. Boratynsky, the father of the poet in a military uniform with an Annin ribbon and the Order of Anna, 1st degree, who made a brilliant career during the short reign of Paul I.

Typical of Pushkin’s time is the centipede table standing in the center (we would call it a “transformer”) with a tureen in the middle, made at the beginning of the 19th century at the Imperial Porcelain Factory. Of course, there are not forty legs at the table, but it is also enough — when this seemingly small family table was completely moved apart, up to 20 people could sit at it.

The buffet in the Dining Room is unique. As the family legend says, at one time it was converted from a double bed. Either the owners got tired of it, or a new one was purchased, but not throw away the good thing? So they converted it into a cupboard, on the walls of which traces of «sleeping» origin are still visible — details of the legs, characteristic bed carving.

The Dining Room contains serving items made of porcelain, faience and glass. Among them are items of early Meissen production, inherited by the mother of F.I. Tyutchev also from the Ostermans. For example, the Saxon tea set of the 18th century was used by the Tyutchev family for more than a hundred years. As individual items were broken, the owners did not consider it beneath their dignity to supplement the service with fakes made to special order at the factories of Popov, Ikonnikov, Sabinin, which brought notes of Russian originality and the naivety of domestic craftsmen to the porcelain ensemble.

Pleasant zeal in housekeeping. It can be seen that spiritual values ​​were a priority for the owners, while in the material they valued convenience and aesthetics, sincerity and simplicity, high quality and modernity, as well as, of course, the harmony of the whole.

For example, under Catherine II, many clocks were ordered from England to our Russian noble houses, famous for their special accuracy. In the Murano Dining Room, between the columns there is just such a unique English Ward grandfather clock in a mahogany case. At a certain time, according to the recollections, the hosts and occasionally guests gathered at the time specified by these hours at the hospitable table. Surely, on the days of celebrating holidays and large feasts, neighbors and friends sat up late at the table, talking about the essentials and the eternal, not paying attention to the youth who danced unrestrainedly in the living room, and no longer keeping track of the time on the English clock that showed it very accurately…

It seems to me that it was not without reason that it was at this time that the genre of interior painting appeared — evidence of love for a person and an understanding of ordinary human life.

I will tell you about the remaining rooms of the Muranovo estate and a little about the buildings of the park in the next part.